Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу американского историка-медиевиста Эмили Роуз «Убийство Уильяма Норвичского. Происхождение кровавого навета в средневековой Европе» (перевод Татьяны Ковалевской).

В 1144 году возле стен Норвича, города в Восточной Англии, был найден изувеченный труп молодого подмастерья Уильяма. По городу, а вскоре и за его пределами прошла молва, будто убийство — дело рук евреев, желавших надругаться над христианской верой. Именно с этого события ведет свою историю кровавый навет — обвинение евреев в практике ритуальных убийств христиан. Эмили Роуз впервые подробно изучила первоисточник одного из самых мрачных антисемитских мифов, веками процветавшего в массовом сознании. Сюжет ее монографии разворачивается на пересечении детективной микроистории, воссоздающей подробности убийства Уильяма Норвичского, и описания социокультурного контекста XII века. Как показывает автор, кровавый навет был средством, которое помогало королевской власти, церкви и феодальной элите в разрешении многих политических и экономических проблем.

Предлагаем прочитать фрагмент одной из глав книги.

 

Если евреи убили Уильяма из ненависти к его вере (odium fidei), то тогда он — мученик [1]. Томас и остальные монахи представили требуемые подробности. Поощряемые епископом Тарбом, норвичские монахи попытались извлечь свою выгоду из того внимания, которое привлек к останкам Уильяма суд над рыцарем, превратив владение мощами в священное предприятие и своего рода религиозный бренд, которого не постыдился бы и крупный город, и они занялись этим со всем пылом и рвением. Они подробно расцветили происшедшее, разработали персонажей, создали нарратив, включив поминовение о нем в ткань монастырской жизни, и предложили жаждущим корпус чудес и всё, что полагалось для почитания нового святого. Их трогательный и памятный рассказ объяснял природу мученичества Уильяма и статус его останков и повышал значение местных личностей, знакомых мест и конкретных предметов, чтобы привлечь внимание людей там, где и без того уже было достаточно святых. Они провели официальную церемонию перенесения останков Уильяма в собор, раздали второстепенные реликвии, чтобы об этой истории стало известно как можно шире, заказали одному из братии «Житие», нашли и зафиксировали чудеса и составили целое повествование, которое и описывало, и создавало культ мученика. Монахи Норвича питали самые радужные надежды, поскольку другие епископы и монашеские общины добились немалого успеха, действуя сходным образом. Они распространяли почитание Уильяма так же, как вели бы любую другую успешную кампанию по сбору средств.

Когда Томас писал «Житие», ставший ему родным Норвич мог похвалиться всеми чертами преуспевающего англо-норманнского города, кроме одной. В городе были собор и рынок, он обладал древним наследием, а также разнообразной и динамичной экономикой. Но у него не имелось святого покровителя. Собор, освященный в честь Святой Троицы, мог похвастаться мощами многих святых и мучеников, но ни один из них не нашел здесь своего последнего пристанища, своего вечного обиталища, а ведь именно владение их останками нерушимо связывало город с тем или иным святым[2]. В этом отношении Норвич отставал от городов аналогичного статуса — например от Винчестера, у которого был св. Свитин, или от Дарема, у которого был св. Гутлак. В этот период целостные нетронутые останки (или некогда бывшие таковыми), покоившиеся в соборе, являлись достаточной причиной для институционального патроната и представляли собой основной источник значительной общественной власти. Святой покровитель мог защищать имущество, люди охотнее давали дары и делали вклады; святой обращал внимание на особые достоинства местной общины и служил, так сказать, лицом строительных кампаний, которые, в свою очередь, способствовали и другим формам развития — как религиозного, так и торгового. Подходящий святой также мог заложить основания гражданской и региональной независимости. Норвич хорошо понимал конкуренцию со стороны соседей, которым удалось создать центр поклонения какомулибо святому. Гробницы св. Этельдреды в Или, св. Эдмунда в Бери и св. Иво в Рэмзи были популярными местами паломничества неподалеку от Норвича, и в Норвиче видели, какие доходы эти города получали благодаря своим покровителям.

Возвышение Уильяма стало не первой попыткой епископа и монахов Норвича заявить свои притязания на останки с определенным статусом, которые могли бы помочь монастырю и облагодетельствовать его. В Норвиче искали подходящего покровителя с тех самых пор, как первый епископ Герберт Лозинга перенес туда свою резиденцию из Тетфорда в 1094 году и начал строить огромный романский соборный комплекс в центре города. Однако, в отличие от других норманнских церковников, Лозинге не удалось создать почитание нового святого или воспользоваться уже существующим местным англо-саксонским культом. Изначально монахи искали покровителя рангом повыше, чем ученик кожевника, притом такого, который был бы уже известен всей стране. Они пускали в ход красноречие, шли на юридические хитрости, чтобы заявить свои притязания на почитаемых святых, связанных с тех диоцезом и уже доказавших свою эффективность: на св. Эдмунда, мученика и короля Восточной Англии, и на Феликса, «апостола восточных англов». В Норвиче хранились остатки каменного трона Феликса — хорошая отправная точка для почитания мощей, но одного трона было недостаточно[3]. Феликс Бургундский впервые ступил на английскую землю в Феликстоу в Суффолке, жил в Данвиче, тоже в Суффолке, потом перебрался в Соэм в Кембриджшире, и в конце концов его останки забрало себе аббатство Рэмзи в Кембриджшире. Мощи св. Эдмунда уже давно покоились в Бери в Суффолке, так что епископ вначале попытался перенести свою резиденцию туда и заявить свои притязания на эти реликвии[4]. Не заполучив ни Феликса, ни Эдмунда, норвичские монахи попытались добиться канонизации самого епископа Лозинги после его смерти, но он был запятнан обвинениями в симонии. Норвич так и не обрел собственного святого епископа[5].

Поскольку у Норвичского собора не было институционального центра и влиятельного святого покровителя, церковные власти стали искать местного кандидата в святые, чьи останки находились уже в их полноправном владении, чья интригующая история отражала господствовавшую тогда моду на юных мучеников англосаксонского происхождения и который мог бы соперничать с популярными местными культами.

Когда после суда над Симоном де Новером монахи и епископ Норвича решили попробовать провозгласить Уильяма своим потенциальным святым патроном, они действовали очень осторожно. Похоже, они пытались приспособить почитание Уильяма под уже существующие культы святых двумя способами. Во-первых, даты поминовения Уильяма совпадали с датами поминовения других местных святых; а во-вторых, почитание предполагаемого мученика подкреплялось одобрительными суждениями разных высокопоставленных лиц, в том числе уже усопших. Первым в поддержку Уильяма высказался покойный епископ Герберт (ум. 1119), явившись в видении Томасу Монмутскому[6]. Эта посмертная поддержка видного представителя церкви сыграла большую роль в том, чтобы сделать юного кандидата в святые мученики приемлемым для местной паствы[7].

В противовес историям Феликса и Герберта, в истории Уильяма имелось несколько подробностей, особенно привлекательных для современников. Он был юн и невинен, и его жестоко замучили — все эти характеристики делали очень притягательными культы св. Этельберта и Этельреда, Эдуарда, Кенельма и Вигстана[8]. Феликс и Герберт, с другой стороны, прожили долгую и плодотворную жизнь и мирно скончались в весьма преклонном возрасте.

В то время рассказы о чудесах святых и в особенности Девы Марии обычно исходили из «монастырей с сильными древнеанглийскими традициями, их распространяли люди, которых объединяло восхищение различными формами англосаксонского благочестия»[9]. По этой же модели будут строиться истории о чудесах, приписываемых юному кожевнику из Норвича. Монахи и епископ искали для Норвича святого, который соответствовал бы укоренившимся общественным традициям и устоявшимся ожиданиям в отношении влиятельного небесного покровителя. Цель состояла не только в том, чтобы выжать побольше доходов из паломников, но и в том, чтобы учесть значение и повысить самооценку местных прихожан.

Первое повествование о предполагаемом ритуальном убийстве служило именно этой цели. Во время суда епископу достаточно было просто выдвинуть обвинение. Однако в самом Норвиче могли всплыть и другие подробности, характеризующие действующих лиц и их мотивы и добавляющие местный колорит. Теперь, когда уже не действовали ограничения и формальности судебной процедуры, вспоминались дошедшие через третьи руки разговоры, приводились показания экспертов и косвенные улики, и так создавался отлично выстроенный убедительный рассказ.

Поэтому первое обвинение в ритуальном убийстве было литературным произведением, историей, сложенной годы спустя после предполагаемых событий. С самого начала она предназначалась для чтения, возможно, в монастырских школах, или для нравоучений по время отдыха[10]. Яркое повествование о предполагаемом мученичестве было отшлифовано и расцвечено добавлением пяти книг о чудесах, сотворенных святым после смерти (текст «Жития и страстей св. Уильяма»).

Однако еще до того, как Томас Монмутский взялся за перо и пергамент, история об убийстве Уильяма распространялась народной молвой, постепенно обрастая подробностями. Возможно, хотя и маловероятно, что вначале получил хождение только некий вариант первых двух книг. В описании мученичества Уильяма теми, кто, собственно, предпринял непосредственное расследование убийства, мы находим зачатки сюжета, который станет стандартным в позднем Средневековье. Нарратив опирается прежде всего на свидетельства мужчин, занимающих высокие посты в церковной и светской иерархии, видевших тело и могущих засвидетельствовать невинность замученного мальчика и достойную доверия благонадежность его семьи. Появляются и другие действующие лица: например, легко поддающаяся внушению служанка-христианка, расстроенная мать и сын, которого последовательно и настойчиво рисуют невинным ребенком. Подобно стереотипам, возникшим в позднейших рассказах о ритуальных убийствах, эти «свидетели» страданий мученика были, по сути дела, созданы теми людьми, чьи рассказы играли всё новыми и новыми красками при каждом пересказе.

Большая часть истории Уильяма сложилась в окружении епископа. Для того чтобы создать культ святого, требуется немалая работа, и члены приората при соборе использовали все доступные им ресурсы. Наиболее важным представляется, пожалуй, тот факт, что, стремясь выстроить неопровержимый нарратив, они полагались на те ресурсы, которыми более не располагали. К 1150 году, когда Томас начал свой труд, почти всех действующих лиц уже не было в живых. Дельсаль, предполагаемый главарь евреев, был убит в 1149 году. Эльвард, единственный христианин, который мог связать евреев с телом Уильяма, к 1149-му также уже скончался, его свидетельство дошло до нас из третьих уст. Епископ Эборард, притязавший на юрисдикцию над этим делом и производивший первоначальное расследование убийства, удалился во Францию в 1145 году и умер к 1147-му. Приор Эмери из Льюиса, который первым осознал значимость юного мученика и попытался сохранить его останки, умер, и к 1147 году его должность уже занимал другой человек[11]. Шериф Джон де Чезни, упорно отказывавшийся уступить епископу юрисдикцию над евреями, умер примерно в 1146 году (вместо него шерифом стал его брат, и сам потерявший эту должность в 1154-м). Даже архидьякон Уильям, именем которого воспользовались, чтобы якобы заманить юного подмастерья на смерть, похоже, скончался в конце 1140-х, а вскоре умерла и мать Уильяма[12]. Итак, очень многие лица, связанные с этой историей, к моменту создания «Жития» уже не могли, по удачному стечению обстоятельств, ничего о ней сообщить, и одно это придает дополнительный вес предположению, что почитание Уильяма началось лишь после 1150 года: слова этих людей пересказывались именно потому, что усомнившиеся ничего не могли спросить у непосредственных свидетелей и участников событий.