Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу Ивана Беляева «Вацлав Гавел. Жизнь в истории».
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа — интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым — независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия. На глазах у читателя рухнет империя Габсбургов; в новом чехословацком государстве отец и дядя героя построят «чешский Голливуд», вскоре подчиненный Гитлером; еще через 30 лет советские войска подавят Пражскую весну, а Вацлав Гавел станет одним из самых известных диссидентов Восточной Европы. Такой подход позволяет автору не только передать масштаб личности своего героя, но и показать процесс распада тоталитарного мира под влиянием гуманистической этики, носителем которой был Гавел и его соратники.
Предлагаем прочитать фрагмент главы, посвященной тюремному заключению Вацлава Гавела в 1979–1983 годах.
«Не совсем потерянные годы»
Гавел никогда не любил рассказывать о тюрьме, и какие-то детали его тюремной жизни так и останутся неизвестными. И все-таки мы знаем довольно много — благодаря одному из самых знаменитых произведений Гавела-литератора, которое, правда, далеко не во всём может служить надежным биографическим источником. Речь идет о книге «Письма Ольге».
Как она возникла? По закону, Гавел мог переписываться с близкими родственниками. Таковыми считались Ольга, Иван и жена Ивана Квета. Последняя на самом деле служила связной для переписки с Анной Когоутовой, но исследователям об этом ничего толком не известно. Сами письма не сохранились. Можно, конечно, предположить, что Гавел Когоутовой писал, но едва ли у него была возможность писать ей много. Объем писем контролировался, свободного времени для писания было мало, а набрасывать черновики в будние дни запрещалось.
Поэтому очень быстро Гавел стал писать по одному письму в неделю. У него был один формальный получатель — жена. Но в действительности у писем было сразу несколько адресатов. Это, конечно, сама Ольга. Это Иван. Это ученые и философы из окружения Ивана.
Первые письма посвящены довольно приземленным вещам. Гавел рассказывает о тюремном быте, дает Ольге житейские советы, составляет список того, что ей нужно сделать, что перевезти из Градечка в Прагу или наоборот. Говоря о покупке новой машины, он советует жене выбрать «Ниву» или «Ладу». Подробно описывает свое самочувствие, которое отнюдь не улучшалось: это и боль, вызванная геморроем, и так называемые «теннисные локти» (воспаление, поражающее локтевой сустав, мышцы и сухожилия). Много места уделено обсуждению посылок, которые Ольга отправляла в тюрьму. Вот письмо от 8 июля 1979 года:
Что еще сказать о своей жизни? Прочитал книгу об этрусках, читаю книгу о Карфагене, немного занимаюсь английским, немного йогой, иногда играю в шахматы (но мой партнер слишком хорош, так что это мне не слишком нравится), борюсь с недостатком света днем и недостатком темноты ночью. Сны по-прежнему цветные, в них появляются самые невероятные герои и сцены из моей молодости, недавно там появилась ты, но это было исключение, потому что те, о ком я больше всего думаю, как правило, в снах не фигурируют. Придумал кое-что для пьесы о Фаусте, в целом мне это нравится, и есть большое желание писать, немножко здесь написал, но слишком мне в этих условиях писать не удается — я как будто связан, еще больше связан, чем на свободе. (221)
В сентябре Гавел цитирует знаменитую фразу Сартра «Ад — это другие» и пишет, что лучше всего ее можно понять в тюрьме, «где люди на шести квадратных метрах должны жить вместе — несравнимо интимнее, чем живут муж и жена» (222).
И тем не менее у него большие замыслы: время в неволе он планирует посвятить тому, что сам называет sebekonsolidace и seberekonstituci. В ноябре, еще ожидая рассмотрения апелляции, Гавел составил такой план:
1) Сохранить хотя бы столько здоровья, сколько его есть сейчас (с возможным излечением геморроя).
2) Полностью восстановиться психически и ментально.
3) Написать хотя бы две пьесы.
4) Улучшить свой английский.
5) Выучить немецкий хотя бы так, как знаю английский.
6) Как следует проштудировать и обдумать всю Библию.
Если бы мне удалось этот план исполнить, это были бы не совсем потерянные годы. (223)
Скажем сразу, что бóльшая часть плана или провалилась, или не была доведена до конца. Здоровье заключенного Гавела в тюрьме только ухудшилось (подробнее об этом чуть позже). Драматических сочинений он за решеткой написать не смог. Ни в английском, ни в немецком больших успехов не достиг.
Разумеется, тюрьма серьезно ограничивала интеллектуальные горизонты заключенных. В том же письме Гавел просит передать Ивану, что читает рассказы Джека Лондона и роман Теодора Драйзера «Финансист» — при всем уважении к обоим авторам, это явно не тот круг чтения, к которому Вацлав привык на свободе. Зато чуть позже ему попадется томик Валентина Распутина, и он, что любопытно, отзовется о творчестве русского прозаика очень уважительно. В апреле 1980 года Гавел написал:
Я всегда думал, что тюрьма — это в первую очередь бесконечная скука и однообразие и что там у человека нет вообще никаких забот — кроме главной заботы о том, чтобы всё побыстрее прошло. Но теперь я убедился, что это не так. Забот — пусть с точки зрения нормального мира и «маленьких» — здесь у человека постоянно много, причем в здешних условиях эти заботы совсем не маленькие. Человек здесь постоянно пытается что-то успеть, что-то организует, что-то ищет, чего-то избегает, за чем-то наблюдает, чего-то боится, чему-то сопротивляется и т. д., и т. д. Это, среди прочего, еще и постоянный натиск на нервы, тем худший, что во многих важных моментах человек не может вести себя аутентично и может только думать о своем (а излишний самоконтроль, как известно, вреден для здоровья, потому что рождает в сердце ядовитые вещества). (224).
В 1981 году Гавел пытается составить для жены список своих настроений. Начинает он с перечисления настроений плохих, к которым относит меланхолию, «нервозность, страх и тревожность», «состояние затухания и апатии». Всего их восемь, и некоторые нуждаются в отдельном описании. Например, «воскресное бедствие» — это отдельный вид плохого настроения: человек откладывает свои наиболее важные и интересные дела на выходные, когда у него должно быть больше времени и сил, но сталкивается с тем, что в воскресенье время уходит так же быстро и бестолково, как в будни. Упомянут в списке и тот болезненный гнев, который Гавел описывает в связи с дебошем под дверью ресторана, а худшей формой плохого настроения он называет «впадение в состояние полной неуверенности в себе».
Постепенно и всё чаще фокус писем будет смещаться с частных и бытовых тем на философские. Летом 80-го года Гавел пишет: «Мои амбиции не позволяют мне смириться с тем, что Вашек (Вацлав Бенда. — И. Б.) каждую неделю посылает отсюда хороший богословский трактат, а я снабжаю внешний мир только инструкциями о том, что купить и что покрасить» (225). Некоторые темы, развиваемые в «Письмах Ольге», не являются для него новыми. Это снова размышления о проблеме идентичности и о понимании ответственности:
Все мои пьесы, собственно, лишь различные вариации на тему распада единства человека с самим собой и потери всего, что дает человеческому существованию осмысленный порядок, непрерывность и уникальный облик. <...>
Но что такое человеческая ответственность? С чем она соотносится? Это именно соотношение, и оно предполагает два полюса: того, кто ответствен, и кого-то или что-то, перед кем или перед чем он несет ответственность. <...>
Основополагающую ошибку многочисленных позитивистских «объяснений» я вижу в том, что человеческая ответственность — так же, как и всё прочее — является лишь соотношением чего-то относительного, преходящего и конечного с чем-то относительным, преходящим и конечным (например, гражданина с правопорядком или подсознания с супер-эго). Однако такое понимание в самой своей основе скрывает и должно скрывать нечто наиважнейшее, что для меня ясно как день, а именно — что здесь вообще нет речи о взаимном соотношении двух относительных вещей, но о соотношении относительности и безотносительности, конечности и бесконечности, единичного существования и тотальности бытия. (226)
Ответственность становится для Гавела отношением человека к некоему, по его выражению, «абсолютному горизонту» бытия, который он считает последней инстанцией нравственности. Через ответственность человек отграничивает самого себя во вселенной, с одной стороны, осмысляя свою зависимость от мира, а с другой стороны, осознавая независимость себя как суверенной личности. Размышления Гавела на подобные темы могут показаться иногда слишком наивными, иногда слишком зыбкими, иногда излишне абстрактными. Но обращение заключенного к подобной философии совсем не случайно, и нельзя сказать, что Гавел пришел к столь отвлеченным темам исключительно своим путем.
Его философские искания станут чуть понятнее, если уяснить, что «Письма Ольге» — это не совсем монолог. В 2011 году Библиотека Вацлава Гавела издала любопытнейшую книгу «Письма от Ольги». Заголовок представляет собой игру с читателем, ведь Ольга Гавлова никакого отношения к содержанию книги не имеет. Ее письма к Вацлаву до нас не дошли, хотя он в своих ответах часто упрекает жену за краткость и сухость посланий. Огромный том составлен из писем главного корреспондента Вацлава Гавела, его брата Ивана.
Иван Гавел не был классическим диссидентом и даже не подписал «Хартию-77» — сначала его отговаривал Вацлав, потом самолюбие не позволило ему оказаться уже в третьей или четвертой волне подписантов. Тем не менее тесные контакты с диссидентскими кругами он поддерживал и в 1979 году был вынужден покинуть Институт теории информации и автоматизации, где проработал, с перерывом на учебу в США, тринадцать лет. В том же году в жизни Ивана происходит еще одно важное событие: он попадает в автокатастрофу, выжив в которой, делает серьезный поворот в сторону религиозной философии. Следующее десятилетие Иван работает программистом, но серьезно занимается и наукой, и философией, посещая и устраивая полуофициальные семинары.
Поначалу Иван тоже гораздо больше пишет о бытовых вещах и о жизни домашних. «Вижу, что из-за ограничения тематики переписки ты через четыре года своей жизни будешь гораздо подробнее информирован о моей семье, чем когда-либо прежде», — иронизирует младший брат, сообщая о школьных отметках своего сына Войты (227). При этом Иван пробует вести с тюремщиками некую игру и наполняет письма своеобразными шифровками. В самом первом его послании, отправленном в июне 1979 года, упоминается увлечение китайской кухней — якобы брат Гавела занимается ею больше, чем наукой. На самом деле имелась в виду работа Ивана в подпольном издательстве Edice Expedice. Вся эта полудетская конспирация, впрочем, может вызвать лишь улыбку — исследователи и комментаторы переписки сходятся на том, что шифр Гавел не распознал и скрытого смысла не понял.