Владимир Пастухов, доктор политических наук, научный сотрудник University College of London
Первую часть — «Как брексит превращает Британию в путинскую Россию» — можно прочитать здесь.
Происходящее сегодня на Западе меня пугает в разы больше, чем то, что происходит сегодня в России. Точнее, я считаю, что это один и тот же общемировой процесс.
Этим явлениям сейчас нет точного названия и внятного описания. Самым простым и соблазнительным было бы назвать всё это второй волной фашизма, которая накрывает западный мир. Потому что раньше мы сталкивались с двумя глобальными перерождениями либерализма: фашизмом и коммунизмом. Легко загнать то, что мы видим, в прокрустово ложе нашего опыта.
И в то же самое время это будет не совсем точно: волна есть, она реально накрывает Запад и имеет какие-то схожие с фашизмом черты, но это что-то принципиально другое.
Что на поверхности?
На Западе происходят те же процессы, которые произошли в России: кризис либеральных стереотипов и демократических стандартов.
Часть элиты очевидно переходит на позицию «демократия — фальшивка, либерализм — лицемерие и ханжество, общество прогнило». А значит, весь этот «мусор» надо отбросить. Интересы нации превалируют над интересами отдельного человека. Возникает альтернативная либеральной система ценностей, над которой вырастает политическая надстройка.
Как и почему это работает?
Трамп в США, Джонсон в Великобритании, Путин в России — при всей разнице ситуаций и личностного бэкграунда — реализуют схожие сценарии. Их историческое и политическое родство всё более и более очевидно.
Прежде всего, их объединяет бонапартизм, то есть стремление одной группы элиты оторваться от других фракций на основании прямой связи с массами. Получив мандат от масс, они ориентированы на мощные колебания системы и получение контроля над ней.
Во-вторых, этому сценарию свойственен резкий сдвиг от апелляции к разуму в сторону апелляции к эмоциям. Мы опять возвращаемся в эпоху чувственных режимов. Собственно, именно эмоциональная связь с массами и позволяет получать ту самую прямую поддержку населения поверх системы.
В-третьих, они ориентированы на грубые волевые решения сложных противоречий. Американско-китайские отношения воспринимаются как серьезная проблема уже не одно десятилетие. Но сложность их такова, что ее решали очень осторожно, постепенно, тюнингом. А потом приходит Трамп, который за счет поддержки масс начинает рубить мексиканским ножом по живому. Германо-английским отношениям тоже не одно десятилетие, но вот премьер-министр Джонсон, получив поддержку масс, готов решать проблему на грани фола, ставя экономику страны под такие риски, под которыми она не была многие десятилетия.
Четвертое — манипулятивизм и презрение к демократическим институтам. Формально не отказываясь от демократии, эти замкнувшиеся на массу фракции элит пытаются выхолостить демократию за счет манипуляций.
Вот типичный пример: чтобы минимизировать сопротивление парламента радикальному решению по брекситу, Джонсон просто продлевает каникулы на месяц, чтобы на обсуждение и сопротивление не осталось времени. Он обосновывает всё это древней и давно забытой нормой. Тут такая же логика отношения к закону, что и у Путина с его «двумя сроками подряд». Впрочем, судебная система Великобритании буквально на флажке удержала ситуацию. Но именно на флажке: только в Верховном суде эта инициатива Джонсона была остановлена.
Таким же атакам подвергается система отношений власти и общественных институтов. Недавно была пресс-конференция Джонсона, посвященная сценариям выхода Британии из ЕС. Журналисты пришли на Даунинг-стрит, и тут им вдруг сказали: журналисты изданий, которые хорошо писали о брексите, могут остаться, а остальные должны уйти. К чести британских журналистов, встали и ушли все.
Да, пока демократические институты на Западе выдерживают этот манипулятивный натиск. Но ведь это только начало. Мы сейчас видим только первые подходы.
Мы наблюдаем, как Трамп корежит Верховный суд США, разрушая баланс представительства в нем в пользу Республиканской партии. Есть ощущение, что скоро решения Верховного суда США станут выноситься по партийному принципу. Британские суды выглядят менее уязвимыми, чем американские, но там тоже есть огромное поле для манипуляций. Устойчивость институтов нельзя воспринимать как данность.
Россия — предтеча мировых процессов
Мы привыкли воспринимать путинский режим как российскую аномалию, отклонение от мировых трендов и принципов мирового развития. Но это не так. Всё, что происходило с Россией с начала нулевых, оказалось предвосхищением того, что начинает происходить с миром сейчас. И тут путинизм — предтеча мировых процессов, а не аномалия.
Здесь возникает вопрос о месте России в мировой истории. Как мне видится, Россия снова оказалась в той роли, которую описывал еще Пётр Чаадаев: мы ничего не изобретаем, мы просто первыми слышим вибрирование мировых струн и начинаем звенеть раньше и громче других.
Я всегда был таким розовым евразийцем, отстаивал позицию «Российский культурный код отличается от европейского, и поэтому многие вещи, которые в Европе являются нормальными и естественными, не могут быть перенесены в Россию». Но эти отличия нельзя переоценивать. Это внутривидовые различия внутри общего вида явлений. Мы оказались в одной корзине, мы переживаем общие проблемы со всей европейской цивилизацией, только переживаем более остро в силу периферийности и слабости. Поскольку сейчас западная цивилизация переживает период стресса, то первой зазвенела Россия. И мы видим в разных подкультурных системах схожие процессы.
Глобальная война как реальность
Есть одна неприятная вещь, которая может поменять всё — большая война. Грубые инструменты, которые Трамп, Путин и Джонсон взяли в руки, чтобы разрешить противоречия, могут очень быстро превратиться в меч войны. С моей точки зрения, угроза этого сейчас колоссальна.
Представление о том, что все застарелые проблемы можно решить наскоком, — это утопия. Скорее, так их можно разогнать до прямого военного конфликта. И если раньше серьезным сдерживающим фактором был живой страх большой войны, то сегодня уже почти нет людей, переживших военные ужасы ХХ века. Сегодня это исторический миф о победах, а не реальная память о горестях и страданиях. В последние годы практически во всех странах общество постепенно привыкает к мысли, что большая война возможна и в ней нет ничего страшного.
Опираясь на прямую поддержку масс, нынешние лидеры с удовольствием играют на нервах друг у друга. Потихоньку шестеренки сближаются. Дальше кто-то сбивает чей-то самолет или уничтожает крейсер. В нынешней ситуации стране, которой нанесут серьезный ущерб, приведший к потере лица, трудно будет удержаться от симметричных мер.
А ведь мы говорим о современной войне, где главная сила — ракетные удары и авианалеты. К сожалению, скорость перерастания конфликта в глобальный сегодня может быть в разы выше, чем в ХХ веке. Это раньше, чтобы начать большую войну, необходимо было сконцентрировать большие группы войск, создать плацдармы, подвести коммуникации. Сегодня ничего этого не нужно. То есть при современных технологиях и при современной политике мы становимся в большей мере заложниками случая.
В сочетании с общим ростом агрессии это очень опасная ситуация.
Когда мы говорим, что современный человек сыт, ему есть что терять и общество просто не может поддержать глобальную войну, не стоит забывать, что агрессия заложена в человеке. Нашему цивилизованному развитию несколько тысяч лет, а под этим слоем — несколько сотен тысяч лет, когда человек формировался как агрессивное и злобное животное, которое настроено на экспансию. Весь этот покров цивилизации, вся эта привычка к сытой и спокойной жизни может слететь очень быстро.
Во-вторых, определяющий сегодняшний мир процесс — колоссальный разрыв между приблизительно полутора процентами людей, которые контролируют от 50 до 60 % национальных богатств, и остальными, которым остается малюсенький кусок этого благосостояния.
Это некий парадокс — степень социального напряжения растет вместе с ростом нижней планки благосостояния. Современные средства производства позволяют держать нижнюю планку благосостояния на очень высоком уровне. В том, чтобы быть сытым и одетым, сейчас нет никакой проблемы. В развитых странах у всех есть какой-то минимум, при этом не такой уж и скудный. Но, как выясняется, это никого не устраивает. Никто не готов говорить за это спасибо. Более того, уровень ненависти тех, кому обеспечили этот минимум благополучия, к тем, у кого сосредоточено реальное богатство, сейчас даже выше, чем когда никакого благополучия и в помине не было.
Конечно, на этот разрыв работает и современная открытость общества. Все предыдущие диспропорции социального неравенства были, может, куда большими, но сейчас мы все включены в единое коммуникативное пространство. В мире, где нет больше социальных и коммуникативных барьеров, явное и открытое неравенство возможностей становится предельно болезненным.
Везде огромный потенциал для взрыва и внутренней агрессии. В случае неудачного стечения обстоятельств вся эта внутренняя благостность легко вывернется наизнанку — то есть будет конвертирована в массовую агрессию и разцивилизовывание.
Что делать и как этому противостоять?
Трагедия в том, что мы очень хорошо видим, как плохи наши дела и насколько. А вот альтернативы, сценариев нетрагического разрешения противоречий нет и не предвидится.
Сейчас мы переживаем гуманитарную катастрофу — следствие критического отставания гуманитарной мысли от технической.
Мы оказались в тупике мысли. То, что сейчас противостоит трампизму-джонсинизму — радикально либеральный фундаментализм, — навязывает такие же примитивные и такие же агрессивные решения, ограничивающие свободу и разрушающие общественные взаимосвязи. Всё это вызывает активное раздражение большинства. И это большинство чувствует необходимость защиты, а потому становится легкой жертвой тех фракций элиты, которые готовы воспользоваться этим недовольством масс в своих эгоистических интересах. В итоге они устанавливают режимы, которые уже с другой стороны ограничивают свободы и кромсают демократию.
Являясь единственной альтернативой, две крайности предопределяют самое трагическое развитие ситуации. Сегодня у нас выбор между «безумной Гретой» [Грета Тунберг — 17-летняя шведская экоактивистка — прим. ред.] и Трампом. И даже если мы выберем Грету, то этим только усилим Трампа. А ничего третьего, соотносимого по силе эмоции, нет.
При участии Дмитрия Ицковича и Андрея Громова.