Этот выпуск альманаха мы полностью посвящаем творчеству Ивана Давыдова, который, на самом деле, не только журналист, но и поэт. Его сборник «Сны путешествующего по родине» вышел в издательстве «О.Г.И» в 2019 году. Мы предлагаем услышать некоторые из стихотворений в авторском чтении.

Путешествие в провинциальный музей

Море вылакали до дна,
Дно растащили на сувениры
Женщины (говорят – с Венеры),
Мужчины (думаю – с бодуна).

Небо рухнуло, многих ранило.
Уцелевших мусора замели.
Поэтому пишу тебе с борта лайнера,
Который теперь всегда на мели:

«В спецхране при поселковом храме -
Портрет вождя в золоченой раме:
Суровый мужчина смешного роста,
И еще (со слов очевидца)
В мешке та самая чечевица,
За которую продали первородство.

Была еще корона из терна,
Корону из терна время истерло,
Были мощи, да все истлели,
И еще – соврали мне менестрели –
Было море на дне кастрюли,
Но море вылакали до дна».

Без названия

Судьба исполняет мечты, раздает положенное:
Бабе цветы, а дитям мороженое,
Волку – логово,
Богу – богово,
Валету – валетово,
Только мне это фиолетово,
Ночь, родная моя отрава,
Выбираться мне надо из этих мест:
Тело выдаст, душа изъест
Себя сама, будто червь древо.
«Стойте, - с небес говорят, - справа.
Проходите, - с небес говорят, - слева».
Прорастает из грязи крест.

Тело выдох, тело выдаст,
Тело продали навынос,
Тело выбрали на вырост,
Я креплюсь и я не вырвусь,
Крест как плюс, а я как минус.
Я тебе, возможно, снюсь.

То есть, ночь, ты знаешь, мне тоже бывает больно, боль моя – бомба,
Которую заложили под стены ребер.
Я бы не умер, будь у меня выбор,
Я бы тьму твою потягивал не спеша.
Я бы ждал, пока скажут с неба: «Дыши свободно».
Но похоже, боль моя это и есть душа.

Вечера жевали жуть

Вечера жевали жуть,
Пересчитывали медь.
Расскажи, как жизнь прожить,
Если жизнь – про смерть?

Что-то я помню: подъезд, квартира,
Пыль на полу, на стене картина:
Нимфа ублажает сатира,
А про то, что время – болото, тина
Я знал и до карантина.

Помню: пели часы на разные голоса,
Так, что дрожала у дома грудная клетка.
Сразу за спальней начинались леса,
Поэтому спальню мы покидали редко.

Я и вовсе думал, что мне это чудится, -
Девятый этаж, откуда здесь лес? –
Пока к ужину из леса не начали выходить чудища.
Иные с рогами, иные без.

В гостиной гремели балы ночами.
Спать мешала музыка нам и котам.
Кавалеры громыхали мечами,
Кавалеров дамы не замечали,
Демоны трогали дам (там).

А потом, когда кончалась зима,
Наступало море – вал и еще раз вал.
Чайки будто клочки письма,
Которое Господь разорвал.

Дальше не помню.
Дальше провал.
Я не дорисовал.

Прозаический кусочек про русского человека

Почему-то вспомнил, не знаю, почему, хорошего и доброго русского человека, с которым даже познакомиться толком не успел. Даже не спросил, как зовут.

Другая, давняя жизнь, в реальности которой трудно теперь не усомниться. Мы путешествовали по русскому северу, оказались в маленьком городке с огромным, знаменитым некогда монастырем, бродили, смотрели, ели (какую-то дрянь, кажется) в местном кафе, и, в общем, не заметили, как последний автобус в областной центр ушел, и пришел, наоборот, вечер.

Другого общественного транспорта там изобрести не успели, да и зачем — весь прилепившийся к монастырю городок можно пешком обойти минут за десять. Такси нет, улицы пустые, что делать — совершенно непонятно.

Мы стояли в тоске, и тут из летней жары возник громадный человек. Метра два в высоту и метра два в ширину. Горы мышц под футболкой. Выгоревшие белые волосы. Богатырь из мультфильма.

Такого даже если рельсой ударить — не заметит.

Возник и деловито направился к нам. Хмурый, суровый.

— Чо грустим, епта?

Сразу стало ясно, что сопротивляться бесполезно. Мы — полностью в его власти. И мы рассказали, чо грустим. Епта.

— Ща, — сказал он, после чего исчез за дверью маленького продуктового магазина. Но через пару минут вернулся с бутылкой водки в руке.

— Не, мне просто водяра нужна была, — пояснил великан. — Но я Сашку позвонил. Ща подъедет.

И показал, подтверждая свои слова, мобильный телефон. Кнопочный, древний, как монастырь. Терявшийся на безразмерной ладони.

Еще через минуту на раздолбанных в хлам жигулях действительно подъехал Сашок. Весь, наоборот, жилистый, иссушенный, черный почти от загара.

— Москва вот это. Короче. Уехать не может, — сказал гигант.

— Тышша, — подумав, ответил Сашок.

Через пару часов мы уже сидели в своей гостинице в столице области, и добрыми словами вспоминали громадного русского человека, тоже доброго. С которым даже познакомиться не успели. Даже не спросили, как зовут.

Цикл, сочиненный ночью во время

1

Никуда не течет теперь река Волга,
У хранителя-ангела глаза волка.
Земля из-под снега глядит вдовой.
Смилуйся, государыня-водка,
Отпусти на денек домой.
Ты ведь все понимаешь, моя горькая,
Мне бы в сон цветастый кубарем с горки
К тому вон облаку в легкой лодке,
Но не сплю, слова – стальные иголки –
Вытягиваю из глотки.
Это больно, но действую без колебания
(Так шагает зверь по тропам лесным):
Сложится из слов колючая колыбельная,
Мир заснет, и, может быть, я с ним.

2

От Эрота стрелу бы и принял, но
Не летит стрела, ибо прав Зенон.
Или в землю лечь, словно я – зерно?
Все равно темно на пути земном.
Тут издох бы атлет, а я не атлет,
Да еще попробуй с ума не спять:
Я не сплю уже пятьдесят лет,
Хотя прожил всего только сорок пять.
Не сумел бежать от своих скорбей,
И щенком слепым прижимаюсь к стенам.
У любви нет глаз, - говорил Орфей,
А уж этот-то знал кое-что про темень.

3

Буду честен, то есть буду жесток:
Если ночь снимает шитый платок,
А рассвет – будто нарыв,
Если люди вокруг похожи на рыб,
Значит, придет потоп.
Если месяц как серп, но невидим жнец,
Если горы падают ниц,
Если с ветром ветер затеял спор,
Если люди в городе похожи на птиц,
А глаза их тонут в ямах глазниц,
Значит, в город крадется мор.
А вот если утро надело лучший наряд,
На который немало ушло труда,
Но никто не в слезах, и никто не рад,
Значит, все уже вымерли. Или спят.
Значит, нам с тобою туда.